Консул
Сделать домашней страницей Написать нам

Анонс
«Консул»
№ 1 (71) 2024


«Россия-БРИКС»

 
дек 18, 2020

Олег Давтян: китайцы сделали выводы из польских событий начала восьмидесятых



В декабре этого года исполнилось сорок лет польским событиям 1980 года, когда был создан независимый профсоюз «Солидарность», под эгидой которого прошли забастовки и массовые выступления по всей стране. Тогда власть устояла, но спустя несколько лет социализм в Польше, как и во всей Восточной Европе был демонтирован. О том, как все это выглядело глазами очевидцев, рассказывает Олег Саркисович Давтян, дипломат с сорокалетним стажем, главный редактор петербургского журнала «Консул», а в те годы — сотрудник советской дипломатической и консульской миссий в Польской Народной Республике.



— Как вы оказались в Польше?

 

— В 1978 году меня пригласили на работу в МИД, поскольку в эти годы уже назревал польский кризис, вспомнили, что у меня свободный польский язык. (Я окончил филфак ЛГУ.) Спустя полтора года предложили поехать в качестве консула в город Гданьск. Я был заместителем генерального консула в ранге Первого секретаря. Моя консульская служба продолжалась до окончания самой сложной фазы кризиса. В 1984 году меня, без возвращения на Родину, перевели на работу в советское посольство в Варшаву в качестве советника. Таким образом, моя загранкомандировка продлилась еще на три года.

 

— Можно ли сказать, что герой вашего романа «Борьба и согласие», опубликованного спустя двадцать лет после этих событий — это ваше альтер эго?

 

— В какой-то степени. Я сделал его очевидцем и участником тех событий, которые пережил сам. Начиная от отъезда в командировку в Польшу и кончая возвращением. Единственное отличие между героем и автором — после пребывания в Гданьске он вернулся домой, а я продолжил службу в Варшаве.

 

— Что за эти четыре года, которые отражены в романе, вы узнали о себе, о Польше, о своей стране, о социализме, что изменило ваше мировоззрение?

 

— То, что происходило в Польше, начиная с 1978 года, показывало, как можно обрушить социалистический строй без всякой стрельбы и без большой крови. Всё это я видел своими глазами. Смена режима происходила по классическим рецептам: сначала искусственно создают экономические проблемы, резко ухудшают условия жизни простого народа, инициируют протесты, используя в качестве движущей силы трудовые коллективы крупных промышленных предприятий, в данном случае Гданьскую судоверфь имени Ленина. Ну а затем, как водится, плодами революции овладевают совсем другие силы, близкие к интеллектуальной элите, знающие толк в политической борьбе, имеющие мощную поддержку иностранных государств, у которых есть свои интересы.

 

— Можно ли сказать, что события в Польше в несколько иной форме повторились спустя двадцать лет в Грузии, Молдавии, на Украине, в странах Средней Азии?

 

— То, что произошло в Польше, повторилось в конце восьмидесятых во всех социалистических странах, а потом и у нас. Что касается бывших советских республик, то там был совершенно другой сценарий и движущие силы были совершенно другие. Первые трещины в здании социализма появились после доклада Хрущева на ХХ съезде Коммунистической партии Советского Союза.

 

— Как ваши польские и не только польские друзья восприняли то, что происходило в социалистических странах в конце восьмидесятых-начале девяностых?

 

— По-разному. Польское общество и тогда, и сегодня, как и наше общество, не представляло и не представляет собой нечто монолитное. Кто-то сожалел о том, что социализм прекратил свое существование на польской земле и сожалеет до сих пор, а кто-то воспринял это с радостью – как и у нас: кто-то радовался, что «совка больше нет», а кто-то и сегодня не принимает новый строй, в котором есть супербогатые и супербедные, надо платить за медицину и образование. Но если Польша выкарабкалась и довольно плавно перешла из одной социально-политической формации в другую, то мы, по-прежнему, все еще находимся на распутье двух дорог.

 

— Лично вы жалеете о том, что социализм потерпел поражение?

 

— Тут нужно прежде всего определиться с понятиями. Разный был социализм: в Польше, Венгрии и Болгарии — один. В Румынии и Югославии — другой. В Албании совсем не похожий. Китай и Вьетнам до сих пор исповедуют социализм. Поэтому невозможно дать однозначный ответ, хотя должен подчеркнуть, что главное, что мы потеряли — великую державу, с которой считался весь мир. И в страшном сне невозможно было бы представить, что нам запретят использовать свой гимн и флаг, а украинское руководство назовет Россию заклятым врагом.

 

— У социализма был шанс видоизмениться и продолжить существование?

 

— Вне всякого сомнения. Но получилось так, что к тому моменту Советский Союз стал очень слабым государством. Это был период престарелого и больного Брежнева, который, кстати говоря, настойчиво просил об отставке. Случись такое — возможно ход истории был бы совсем другой. Как самое слабое звено в цепи социалистических государств, мы и получили поражение.

 

— Если можно говорить о реформировании социализма, что бы вы предложили?

 

— Все это уже давно предложили китайские друзья. Они сделали выводы из того, что происходило в их стране во время культурной революции, после событий на площади Тяньаньмэнь, сделали выводы из польских событий и из нашей перестройки. Мы же никаких выводов не сделали, и вновь, как в 1917 году, «отряхнувшись от старого мира», начали с нуля строить новое государство. Надо было бы, сохранив необходимые элементы «доброго старого», пойти вперед, тем более, что материально- техническая база позволяла это сделать.

 

— Как складывалась ваша жизнь после возвращения из Польши?

 

— Я вернулся в Министерство иностранных дел. Стал заместителем представителя Министерства в Ленинграде, продолжал заниматься дипломатической работой на территории северо-запада нашей страны. Время от времени выезжал в загранкомандировки, в частности дважды работал советником в нашем посольстве в Республике Болгария, в том числе и в период кризиса болгарского социализма.

 

— Не так давно Яков Кедми, друживший с Александром Бовиным, сказал, что Бовин при всем своем уме, образованности и других прекрасных качествах, как посол СССР и России в Израиле он был не очень силен. «Но я не могу его в этом винить, — сказал Кедми, — российская дипломатия в конце 1980-начале девяностых была в кризисе». Вы можете как-то прокомментировать его слова?

 

— Я бы не назвал это кризисом, это был просто сложный период. На должности послов тогда стали назначать не профессиональных дипломатов, которые были компетентны, знали языки, особенности страны пребывания, руководители искали какие-то возможности, новые форматы. Так появились послы-писатели, послы-журналисты, послы-бизнесмены, например, Чингиз Айтматов в Люксембурге, Черномырдин на Украине, и так далее. Новые назначенцы не знали посольской работы, а те дипломаты, что обладали необходимыми знаниями, не всегда могли влиять на послов в должной мере. Кроме того, нужно также иметь в виду, что посол — всё же не самостоятельная фигура. Он является проводником решений президента и премьера, высшего руководства страны. Задача посла заключается в том, чтобы правильно оценивать обстановку, своевременно и четко информировать руководство о том, что происходит в стране пребывания, на каких участках работы необходимо сосредоточить внимание. Многие каноны дипломатической работы были забыты в период абсолютно некомпетентного руководства министра иностранных дел России Андрея Козырева. Тогда, в конце восьмидесятых — начале девяностых, многие оказались не на своем месте, хотя про Бовина это сказать нельзя, он хорошо себя зарекомендовал в качестве посла. Возможно, в том контексте фигура Бовина в качестве первого посла в государстве, с которым только что установили дипломатические отношения, была оправданной.

 

— Бывали ли случаи, когда вы не были согласны с тем, что вам как дипломату рекомендует делать руководство, но подчинялись, вынужденные соблюдать субординацию.

 

— Конечно, такие случаи были. Когда в Польше начались волнения, нападали и на наше консульское здание в Гданьске, горячие головы предлагали ввести в Польшу войска и прекратить беспорядки. Наши дипломаты исходили из того, что делать это ни в коем случае нельзя, и всеми возможными способами старались донести эту мысль до руководства, обосновать ее. Это сыграло свою роль, и, как известно, военного вторжения не было.

 

— Как вы восприняли ввод войск в Чехословакию в 1968 году?

 

— Я тогда еще не был на дипломатической работе, но я общался с теми, кто был в Чехословакии, помню, что творилось в Венгрии в 1956 году, как вешали несогласных на деревьях вниз головой, как убивали коммунистов и не только коммунистов. Поэтому когда в Чехословакии возник риск повтора той ситуации — хотя там было все несколько по-другому — решили ввести войска всех социалистических стран. Насколько известно, после 1956 года в Венгрии и после 1968 года в Чехословакии никаких сложностей в политической, экономической, социальной жизни не возникло, а, значит, это решение в той ситуации было, в какой-то степени, обоснованным.

Конечно, до сих пор существуют разные точки зрения на этот счет, однако главный вывод из этих событий для меня однозначен: руководство страны должно внимательнее вслушиваться в жизненный ритм своих граждан, следить, чтобы в обществе не накапливались агрессивные настроения, чтобы люди могли жить по справедливости. Вроде бы просто – а пока что не получается.

Беседовал Сергей Князев