Под сенью самшита

ТЕКСТ: ВЯЧЕСЛАВ ЕЛАТОВ

Для своего псевдонима Чжоу Шужэнь взял фамилию матери —Лу. Под таким именем Лу Синь и вошел в мировую литературу, став родоначальником современной китайской литературы. А всекитайскую известность принесли ему в свое время «Записки сумасшедшего» (1918). Он знал, что делал, выбирая название для своего рассказа: ориентация на Гоголя с его темой «маленького человека» позже нашла прямое выражение в названии статьи 1932 года — «Приветствую литературные связи Китая и России».

Повесть Лу Синя «Подлинная история А-Кью» (впервые переведенная у нас в конце 1920-х годов) относится к высшим достижениям мировой литературы. В ней описаны революционные события 1911 года, происходившие в деревне Вэйчжуан, где в это время проживает заглавный герой. Когда у русскоязычного читателя возникают ассоциации с образами «маленького человека» из нашей отечественной классики — от Акакия Акакиевича Башмачкина и Макара Алексеевича Девушкина до Ивана Африкановича Дрынова из «Привычного дела» В. Белова, — он обращает внимание на запредельную степень униженности этого китайского мужика: у него нет не только фамилии, но даже прозвища, как если бы наш Башмачкин был обезличен до клички какого-нибудь там «Ак-ак» или «А-как», что в английской транскрипции как раз и соответствовало бы какому-нибудь «А-Q».
Бесфамильность А-Кью оборачивается для него безродностью, от которой он тщетно пытается избавиться, причисляя себя к однофамильцам местного богатея, почтенного Чжао; после соответствующей выволочки у этого «дальнего родственника» и внушения от сельского старосты бедняга больше не заикается об этом.
Нельзя представить себе современную китайскую литературу и без творчества такого выдающегося ее представителя, как Мао Дунь. Широкую известность получил его роман «Перед рассветом» (1933). Не менее известен он и как мастер рассказа, образцовым примером чему может послужить вошедшая в изданный у нас в 1990 году сборник его избранных произведений «Лавка Линя». В этом маленьком шедевре отразились и круг интересов писателя, и его стиль, и его писательское кредо.

Повышенный интерес к современной китайской литературе мы связываем сегодня с решениями Нобелевского комитета. Дважды, с интервалом в 12 лет, лауреатами становились представители одной из самых древних литератур мира. Если с Мо Янем мы пока на стадии «шапочного знакомства», то представление о творчестве Гао Синцзяня у нас уже сложилось. Хорошим подспорьем к восприятию, например, его романа «Гора духов» стала в свое время статья Александра Гениса в журнале «Знамя» (2001, № 7). Название его работы заключает в себе ключ к пониманию этого необычного произведения. При всем при том, что «Гора духов» — это путевой дневник, он еще и слепок с лирических переживаний автора, которые Генис возводит до определения жанра романа как «пейзажа души» (именно так озаглавлена и его статья). Определяющим, по его мнению, является то, что Гао устраняет границу между реальностью и ее субъективным восприятием. Не все при этом рассчитано на наше читательское сочувствие: не всех, например, воодушевит пессимистический финал, в котором, по словам критика, нас ослепляет «пустота немого абсурда». Впрочем, подмеченная у Гао Синцзяня тяга к модернизму (я бы говорил в данном случае о постмодернизме) вполне соответствует тому, что говорил лауреат в своей нобелевской лекции.

Впечатляет заключительная глава романа, напоминающая стихотворение в прозе: «В снегу за окном я вижу маленькую зеленую лягушку. Зажмурив один глаз и широко открыв другой, она неподвижно смотрит на меня. Я знаю, что это — Бог…». Тут все выдержано в стиле не только лирического отступления, но и глубоких философских раздумий о мироздании и своем в нем присутствии: «Снег продолжает падать. Я не знаю, где я. И я не знаю, откуда взялись эти небеса. Я гляжу вокруг себя.
Я не знаю, что ничего не знаю, все еще думаю, что знаю все…».
Такое мировосприятие отвечает главному посылу нобелевской лекции Гао: дело писателя — запечатлеть, как отдельный человек, вне каких бы то ни было связей с обществом, воспринимает окружающий его внешний мир. «Наблюдение, воспоминание предыдущего опыта, несколько выдуманных историй, различного рода чувства, выражающие определенные настроения, — все это может удовлетворить потребность писателя в обосновании своих мыслей» («Звезда», 2001, № 10). К счастью для нас, как это зачастую и бывает с большими художниками, самого Гао не может удержать от соприкосновения с живой реальностью выстраиваемый им частокол умозрительных построений. В рассказе «Осенние цветы» пейзаж его души возникает на фоне выразительных картин живой и неживой природы, а также проникновенных страниц с описанием человеческих судеб, общечеловеческих чувств и переживаний: «То здесь, то там с крыши стекают струи дождя, словно тянутся и обрываются длинные нити. Канава вспучилась, в ее мутном потоке кружат опавшие листья, пустые коробки из-под сигарет и всякий мусор. Наша жизнь тоже подобна торопливому потоку, несущемуся неизвестно куда. Бывает поднимется, всплеснет бурная волна, и обрушится лавина событий, лиц — спутанным клубком проносится все мимо, мимо; но все же что-то главное, самое яркое остается. Как знать, было это в реальности или существует лишь в нашем воображении?»
Что с того, что с высокой трибуны Гао Синцзянь клянется, что никогда и ни под каким видом он не воспоет гимна своей Отчизне? Он это делает в своих художественных произведениях. Что с того, что он во всеуслышание декларирует отсутствие с его стороны каких бы то ни было обязательств перед своим народом? Его творения камня на камне не оставляют и от этих вымученных деклараций. Что с того, что он силится устранить стоящую перед писателем задачу укреплять общественную мораль, когда сам он, следуя заветам своего великого предшественника, и морализирует, и воздействует, по Конфуцию, на наши читательские чувства и разум (син), и старается таким образом духовно сплотить своих соотечественников (цюнь) и попутно дать представление о нравах, какие он наблюдал в различных уголках родной земли (гуань)? Ну, начитался он в свое время западноевропейских сюрреалистов, ну, сотворил себе кумира из офранцуженного ирландца Беккета… Как не вспомнить тут главного героя из романа Дай Сыцзе «Комплекс Ди» с его увлеченностью Фрейдом!.. А реальная жизнь берет свое, и в тех же «Осенних цветах» его герой мысленно обращается к тому главному, к тому ослепительно яркому воспоминанию, каким стала для него пора неповторимого детства.
Через десять дней ему исполняется пятьдесят. А из омута памяти неожиданно всплывают одна за другой картины далекого прошлого… Они жили в большом старом дворе. «Ты помнишь это дерево, Хуадоу? Я снова называю тебя детским именем, с ним ты осталась в моей памяти…». Он младше своей подруги, а ей тогда было лет семь или восемь. «Когда мы ходили на пруд, ты, выйдя из ворот, брала меня за руку, словно старшая сестра, у меня отчего-то щемило в груди…».

Она жила с матерью и бабушкой. Отец бросил их, и его место вскоре занял отчим. Мать переехала жить к нему, а девочку бабушка оставила у себя. Вспомнилось, как они с Хуадоу как-то были в кино: «В темноте я случайно коснулся твоего плеча, и ты не отстранилась…». А потом он однажды зашел к ним, когда она стирала в дальней комнате. «Возьми, полистай пока Пушкина…». Уходя, он прихватил с собой томик великого русского поэта, а вместе с ним и спрятанный там ее волосок…
«Осенние цветы» — не единственный в моем читательском дневнике образец «литературы шрамов» из новейшей китайской словесности. Тут и роман Дай Сыцзе «Комплекс Ди» с отталкивающим образом судьи-чревоугодника и патологического садиста, и рассказ Ха Цзиня «Лекция» с возведенным в норму людоедством, и рассказ Ван Сицзяня «Смерть Ли Юцая»… Обращает в этой связи на себя внимание эпизод, где Гао Синцзянь выводит на авансцену поколение «детей» — дочь рассказчика и ее приятеля:
— Сколько можно вспоминать прошлое? — досадливо морщится Юаньюань. — Надоело.
— Мы теперь вступили в век электроники, — добавляет ее друг.
Отросшие лохмы волос, брюки с широкими раструбами… ну и видок!
Однако ни модные брюки, ни вызывающие прически, ни достижения в области электроники не помешали подросшей дочери Хуадоу с увлечением говорить о книге про Айседору Дункан, известную танцовщицу и подругу Сергея Есенина. «Что поделаешь, — вздыхает представляющий поколение «отцов» рассказчик, — у них свои книги, свои кумиры». Можно предположить, что новые книги и кумиры знаменуют собой неприятие зацикленности «отцов» на своих болячках, неприятие той зашоренности и отрешенности, которые, очевидно, и отразились в так называемой «литературе шрамов». Так, по крайней мере, видится это мне из нашего российского далека.

Лауреаты лауреатами, но если бы мне предложили сегодня вручить приз читательских симпатий, я бы, не задумываясь, преподнес его современному китайскому писателю Ван Мэну. Это, разумеется, чисто субъективное читательское восприятие, но впечатлением от творчества именно этого писателя я счел возможным завершить свои читательские записки. Получив всекитайскую известность с выходом в 1956 году рассказа «Новичок в орготделе» и пережив вместе со своими соотечественниками все последующие перипетии, Ван Мэн вернулся к русскому читателю как уже сложившийся классик в публикациях журнала «Иностранная литература» в 2000-х годах. Он, в моем представлении, принадлежит к тому костяку, вокруг которого обретает сегодня свои зримые очертания новейшая китайская литература.
Если не сказкой, то уходящей в прошлое легендой прозвучал у нас в середине 80-х его рассказ о новичке в орготделе райкома партии. Мы не могли не вспомнить при этом «Районные будни» Валентина Овечкина, публикация которых завершилась в том же 1956-м. У Ван Мэна, правда, герой ориентируется на другое произведение русской советской литературы, на «Повесть о директоре МТС и главном агрономе» Галины Николаевой: «Он не мог решить, кто прав — Настя с ее тезисом «нельзя попустительствовать злу» или Лю Шиу [замначальника орготдела райкома. — В. Е.], ждущий, пока «созреют условия». Линь Чжэнь не представлял себе, как Ван Цинцюань может оставаться директором фабрики, но не в силах был переспорить своего начальника с его «искусством руководства».
Линь добился-таки, чтобы директора освободили и от занимаемой административной должности, и от партийных обязанностей. А это уже перекликалось с вышедшим в 1957 году романом той же Г. Николаевой «Битва в пути». Да и о взаимоотношениях Бахирева с Тиной Карамыш мы вспоминаем, когда читаем в финале ванмэновского рассказа о разрешении схожей коллизии:
«Он и сам затруднился бы определить охватившие его чувства. Сожаление об утрате чего-то дорогого? Сожаление о том, что сделано так мало? Нет, просто, наверное, он впервые познал горький вкус любви». Герой «Осенних цветов» Гао Синцзяня, подобно чеховскому доктору Старцеву, счел слишком для себя хлопотным связывать свою судьбу с обожаемой им девушкой и покатился вниз по наклонной нравственной деградации, пока не превратился в двойника отвратительного Ионыча. В совершенно ином ключе был задуман и исполнен Ван Мэном его «новичок». Несмотря на внешнее сходство обстоятельств — ведь все они в конце концов расстаются с любимыми — он находит для своего героя оптимистическое решение: каким бы горьким ни был вкус первой любви, она не сломала Линя, а, напротив, помогла не просто выстоять, но еще более активно включиться в борьбу за торжество своих идеалов:
«Все, что она делала и говорила, ее стремление быть лучше, ее душевные качества делали Чжао еще привлекательнее в его глазах. Первая любовь… Но нет, она ведь замужем, она не сможет полюбить его, и он не должен любить ее. <…> Нужно бросаться в бой снова и снова — до тех пор, пока не победишь. Прочь уныние и неверие!..»
И конец рассказа — его вселяющий в нас веру и надежду венец: «Я хочу стать активнее, быть более горячим, но и более твердым!» — произнеся про себя эти слова, Линь Чжэнь распрямился и полной грудью вдохнул ночной освежающий воздух.
Ни этой твердости, ни горячности, ни активности недоставало другому ванмэновскому герою из его замечательной повести «Мертвеющие корни самшита» («Иностранная литература», 2004, № 5). Вот уж где читатель в полной мере может насладиться ощущением того, как повинуются слова правильно подобранному названию! Предрешенная, казалось бы, история китайского Ионыча… Отнюдь! Неисправимый оптимист, Ван Мэн и здесь вытаскивает своего героя, оказавшегося на самом краю разверзнувшейся перед ним пропасти. Заурядный заводской кассир, выросший до известного в стране писателя, неумолимо деградирует, и корни самшита, символизирующие его усыхающую на глазах душу, неотвратимо сжимаются: «И чем больше он любовно возился с ними, тем быстрее они скукоживались» (спасибо переводчику С. Торопцеву за выразительный и, надеюсь, адекватный русский глагол!).
Все. Конец. Полнейшее моральное разложение и крах… Но дадим себе труд перечитать заключительный абзац этой чудо какой повести:
«И в тот момент, когда он выбрасывал самшит на свалку, его душа вдруг распрямилась. Не отправиться ли в горы, подумал он, там, говорят, много раскидистых самшитовых деревьев, а еще есть плакучие ивы, плодовые дички, струящиеся воды. Он почувствовал, что следует по-другому и жить и мыслить, иначе у него никогда уже не будет в жизни таких безмятежных дней, какие были во времена его кассирства».
Отправиться в горы или, как у нашего Вампилова, на утиную охоту — означало повернуться в сторону духовного воскрешения… По-другому жить и мыслить — означало для опустошенного писателя вернуться в те времена «заводского кассирства», к тому черному хлебу настоящего искусства, которое исполнено прекрасными устремлениями и возвышенными идеалами… Мне вспомнился один из микрорассказов Ван Мэна: «Лао Ван, осматривая живописные места, вежливо отказался от услуг красивой девушки-экскурсовода, сказав:
— Не надо рассказывать, я приехал только посмотреть».
И я живо представил себе на его месте героя «Самшита»…

СПРАВКА

Лу Синь (1881–1936, настоящее имя — Чжоу Шужень) — писатель, публицист, литературовед. Считается родоначальником современной китайской литературы.
Мао Дунь (1896–1981, настоящее имя — Шэнь Яньбин) — писатель, литературовед, переводчик и общественный деятель. В 1949–1964 годах был министром культуры КНР.
Гао Синцзянь (р. 1940) — прозаик, драматург, переводчик и критик. Первый китайский писатель, удостоенный Нобелевской премии по литературе (2000). С конца 1980-х живет во Франции.
Дай Сыцзе (р. 1954) — писатель и кинорежиссер. С 1984 года живет во Франции.
Ван Мэн (р. 1934) — писатель, публицист, журналист и ученый-литератор. Крупнейший деятель культуры и общественный деятель, министр культуры КНР (1986–1989).